ОБОГАЩЕННЫЙ УРАЛ
Жить на Урале
Я родился на Урале и прожил здесь всю прошедшую жизнь. Однако по сей день я не могу однозначно сказать, что это значит – жить на Урале. Порой сам факт того, что я прожил здесь так долго, представляется мне каким-то труднообъяснимым недоразумением, какой-то ошибкой судьбы. Всю жизнь я чувствовал и чувствую свое несовпадение с Уралом как местом, помимо моей воли данным мне для самоосуществления. Несмотря на многочисленные рефлексии и попытки понимания, для меня лично смысл Урала затуманен, размыт крайне противоречивым опытом чувств и переживаний, сопровождавших всю мою жизнь. В моих попытках осмыслить Урал как своего рода неотвратимый «личный хронотоп» я естественным образом обращаюсь к собственной родовой, семейной истории и актуализирую в своем сознании, прежде всего, два вектора, пролегающих вглубь времени через жизни моих родителей – мамы и папы. Каким бы узким и частным ни казался такой опыт интерпретации смыслов Урала, для меня именно он открывает поистине библейский образ места, где я так долго прожил. Для меня Урал, обогащенный переживанием личной истории, есть одновременно и «земля обетованная», и «точка исхода».
Бегство на Урал
Урал – край, куда в 1941 году моя бабушка Бэтти Капрова, которой было на тот момент двадцать пять лет, эвакуировалась из Киева. Сложным путем, под бомбежками, с двумя маленькими дочками на руках (одна из которых моя мама), в грузовых дощатых вагонах, набитых такими же беженцами, бабушка два месяца добиралась до безопасного места. Путь был полон лишений и испытаний – холод, голод, тревожные дни и бессонные ночи. На Урал бабушка приехала, не имея с собой даже чемодана вещей. Но что это в сравнении с ужасом нацистской оккупации, в сравнении с кровавым кошмаром Бабьего яра в Киеве и Сухого яра в Умани, где навсегда остались все ее предки и ближайшие родственники.
Бабушка, как и тысячи ее соотечественников, бежала на Урал, и это было сродни истории исхода евреев из египетского плена. В библейском смысле Урал действительно стал для нее землей обетованной – местом покоя, мира и безопасности, местом, где казалось возможным будущее для ее детей.
После войны бабушка могла вернуться в родной Киев, с которым были связаны воспоминания о самых счастливых годах ее молодости. Но она осталась на Урале, в Свердловске. Единственный раз после войны бабушка съездила на родину, в город своего детства и юности – Умань. Там она узнала чудовищные подробности гибели осенью 1941-го почти всей ее семьи, после чего Урал окончательно стал для нее новой родиной, родиной, которую она не выбирала, а обрела в силу исторических обстоятельств.
Из 92-х лет своей жизни 67 моя бабушка прожила на Урале. Была ли она здесь счастлива? Вряд ли. Там, на благословенной украинской земле, навсегда остались ее молодость, ее любовь, тепло ее родного дома. Однако здесь, в холодном и жестком уральском пространстве она обрела покой и опыт смирения, опыт принятия своей судьбы, какой бы жестокой эта судьба ни была. Когда я вспоминаю бабушку, когда думаю о жизни ее дочерей (моей мамы и ее сестры), навсегда осевших на Урале и не решившихся его покинуть, я ощущаю этот непостижимый край как место трудного, но неизбежного обретения согласия с собой, как точку разрешения противоречия между полной драматизма большой историей народов и стран и интимной историей конкретного человека. Не стань Урал тем местом, где моя бабушка приняла свою судьбу, не случилось бы и меня. Потому что именно здесь, на серединном, континентальном уральском камне встретили друг друга мои родители.
Бегство с Урала
Жизнь моих предков по папе (как по линии бабушки, так и по линии дедушки) связана с Уралом всей глубиной семейной истории. Тут и династия знаменитых нижнетагильских предпринимателей Головановых, чьи металлическое производство и торговля развернулись еще в XIXвеке. Тут и семейная линия Коровиных, протянувшаяся от известных екатеринбургских священнослужителей до художников. Это и линия моей фамилии, ведущая через личность видного екатеринбургского предпринимателя Семена Петровича Салмина (моего прадеда), через одного из его десяти детей (моего деда Виктора Семеновича), и далее через моего папу непосредственно ко мне. А еще – семейная линия Александровых – также известных екатеринбургских предпринимателей, среди которых мой прапрадед Григорий Максимович и его дети – моя прабабушка Ираида Григорьевна и ее брат Василий, а также сын Василия – знаменитый советский кинорежиссер Григорий Васильевич Александров, мой троюродный дед.
Сейчас, из двадцатых годов XXI века поколения моих прапрадедушек и прадедушек кажутся не просто связанными с Уралом силой жизненных обстоятельств, они представляются живой частью уральской истории – их семьи, их производственные и торговые предприятия, их гостиницы и дома росли и становились частью бытового, индустриального и культурного тела Урала. А вот судьба поколения дедов иная. Это поколение творческих людей, существенно изменивших вектор семейной истории. Два моих двоюродных деда (родные братья бабушки по отцу) уехали из Екатеринбурга и стали художниками. Покинул Урал и троюродный дед Григорий Васильевич Александров. Его судьба особенно интересна и занимала меня с детства. Для Александрова Урал стал «точкой исхода», и это еще один ключевой для меня сюжет в попытке понять глубинные смыслы этого края. Как могло случиться, что коренной уралец по рождению, чьи предки своим трудом и его плодами из поколения в поколение врастали в уральскую землю, мог стать главным космополитом советского киноэкрана? Откуда у сына сурового твердокаменного края этот вольный артистический ген, что довел молодого Григория Васильевича через всю Европу до Голливуда и подарил ему не только творческий альянс с Эйзенштеном, но и дружеские отношения с Чарли Чаплиным, Гретой Гарбо, Марлен Дитрих и другими – со всеми теми, кто олицетворял интернациональность и глобализм мировой кинематографической культуры XX века?
Могу предположить, что Александров всей своей творческой интуицией ощущал Урал как место, не предназначенное для реализации его креативных намерений. Тяжкий уральский паттерн смирения и послушания исключал возможность той артистической легкости и праздничности, к которой стремился юный Гриша Александров. Родительская история степенно научала: «Где родился, там и пригодился». Александров же видел себя и свое творчество вне родовой привязки, вне места, где ему по умолчанию отводилась роль продолжателя семейной традиции предпринимательского труда. Он желал совсем иных ролей, и Урал был на этом пути помехой не меньшей, чем факт его социального происхождения. Не случайно он отгораживался от родовой, как, впрочем, и от уральской истории мифическим псевдонимом Мормоненко, вошедшим во все энциклопедии советского периода на правах якобы настоящей его фамилии.
Когда я думаю о вышеозначенных сюжетах «бегства на Урал» и «бегства с Урала», переводя их в разряд библейских историй «обретения земли обетованной» и «исхода», когда пытаюсь проецировать на себя судьбу моей родной бабушки по маме и судьбу моего троюродного деда по отцу, я так и не нахожу ответа на вопрос «Что значит – жить на Урале?» Однако же я точно знаю, что даже переместись я завтра в иное, воистину созвучное моей душе место на этой планете, я не перестану мучиться этим вопросом, этой удивительной загадкой каменного места, где погибель и спасение веками – словно две стороны одной монеты.
Жить на Урале
Я родился на Урале и прожил здесь всю прошедшую жизнь. Однако по сей день я не могу однозначно сказать, что это значит – жить на Урале. Порой сам факт того, что я прожил здесь так долго, представляется мне каким-то труднообъяснимым недоразумением, какой-то ошибкой судьбы. Всю жизнь я чувствовал и чувствую свое несовпадение с Уралом как местом, помимо моей воли данным мне для самоосуществления. Несмотря на многочисленные рефлексии и попытки понимания, для меня лично смысл Урала затуманен, размыт крайне противоречивым опытом чувств и переживаний, сопровождавших всю мою жизнь. В моих попытках осмыслить Урал как своего рода неотвратимый «личный хронотоп» я естественным образом обращаюсь к собственной родовой, семейной истории и актуализирую в своем сознании, прежде всего, два вектора, пролегающих вглубь времени через жизни моих родителей – мамы и папы. Каким бы узким и частным ни казался такой опыт интерпретации смыслов Урала, для меня именно он открывает поистине библейский образ места, где я так долго прожил. Для меня Урал, обогащенный переживанием личной истории, есть одновременно и «земля обетованная», и «точка исхода».
Бегство на Урал
Урал – край, куда в 1941 году моя бабушка Бэтти Капрова, которой было на тот момент двадцать пять лет, эвакуировалась из Киева. Сложным путем, под бомбежками, с двумя маленькими дочками на руках (одна из которых моя мама), в грузовых дощатых вагонах, набитых такими же беженцами, бабушка два месяца добиралась до безопасного места. Путь был полон лишений и испытаний – холод, голод, тревожные дни и бессонные ночи. На Урал бабушка приехала, не имея с собой даже чемодана вещей. Но что это в сравнении с ужасом нацистской оккупации, в сравнении с кровавым кошмаром Бабьего яра в Киеве и Сухого яра в Умани, где навсегда остались все ее предки и ближайшие родственники.
Бабушка, как и тысячи ее соотечественников, бежала на Урал, и это было сродни истории исхода евреев из египетского плена. В библейском смысле Урал действительно стал для нее землей обетованной – местом покоя, мира и безопасности, местом, где казалось возможным будущее для ее детей.
После войны бабушка могла вернуться в родной Киев, с которым были связаны воспоминания о самых счастливых годах ее молодости. Но она осталась на Урале, в Свердловске. Единственный раз после войны бабушка съездила на родину, в город своего детства и юности – Умань. Там она узнала чудовищные подробности гибели осенью 1941-го почти всей ее семьи, после чего Урал окончательно стал для нее новой родиной, родиной, которую она не выбирала, а обрела в силу исторических обстоятельств.
Из 92-х лет своей жизни 67 моя бабушка прожила на Урале. Была ли она здесь счастлива? Вряд ли. Там, на благословенной украинской земле, навсегда остались ее молодость, ее любовь, тепло ее родного дома. Однако здесь, в холодном и жестком уральском пространстве она обрела покой и опыт смирения, опыт принятия своей судьбы, какой бы жестокой эта судьба ни была. Когда я вспоминаю бабушку, когда думаю о жизни ее дочерей (моей мамы и ее сестры), навсегда осевших на Урале и не решившихся его покинуть, я ощущаю этот непостижимый край как место трудного, но неизбежного обретения согласия с собой, как точку разрешения противоречия между полной драматизма большой историей народов и стран и интимной историей конкретного человека. Не стань Урал тем местом, где моя бабушка приняла свою судьбу, не случилось бы и меня. Потому что именно здесь, на серединном, континентальном уральском камне встретили друг друга мои родители.
Бегство с Урала
Жизнь моих предков по папе (как по линии бабушки, так и по линии дедушки) связана с Уралом всей глубиной семейной истории. Тут и династия знаменитых нижнетагильских предпринимателей Головановых, чьи металлическое производство и торговля развернулись еще в XIXвеке. Тут и семейная линия Коровиных, протянувшаяся от известных екатеринбургских священнослужителей до художников. Это и линия моей фамилии, ведущая через личность видного екатеринбургского предпринимателя Семена Петровича Салмина (моего прадеда), через одного из его десяти детей (моего деда Виктора Семеновича), и далее через моего папу непосредственно ко мне. А еще – семейная линия Александровых – также известных екатеринбургских предпринимателей, среди которых мой прапрадед Григорий Максимович и его дети – моя прабабушка Ираида Григорьевна и ее брат Василий, а также сын Василия – знаменитый советский кинорежиссер Григорий Васильевич Александров, мой троюродный дед.
Сейчас, из двадцатых годов XXI века поколения моих прапрадедушек и прадедушек кажутся не просто связанными с Уралом силой жизненных обстоятельств, они представляются живой частью уральской истории – их семьи, их производственные и торговые предприятия, их гостиницы и дома росли и становились частью бытового, индустриального и культурного тела Урала. А вот судьба поколения дедов иная. Это поколение творческих людей, существенно изменивших вектор семейной истории. Два моих двоюродных деда (родные братья бабушки по отцу) уехали из Екатеринбурга и стали художниками. Покинул Урал и троюродный дед Григорий Васильевич Александров. Его судьба особенно интересна и занимала меня с детства. Для Александрова Урал стал «точкой исхода», и это еще один ключевой для меня сюжет в попытке понять глубинные смыслы этого края. Как могло случиться, что коренной уралец по рождению, чьи предки своим трудом и его плодами из поколения в поколение врастали в уральскую землю, мог стать главным космополитом советского киноэкрана? Откуда у сына сурового твердокаменного края этот вольный артистический ген, что довел молодого Григория Васильевича через всю Европу до Голливуда и подарил ему не только творческий альянс с Эйзенштеном, но и дружеские отношения с Чарли Чаплиным, Гретой Гарбо, Марлен Дитрих и другими – со всеми теми, кто олицетворял интернациональность и глобализм мировой кинематографической культуры XX века?
Могу предположить, что Александров всей своей творческой интуицией ощущал Урал как место, не предназначенное для реализации его креативных намерений. Тяжкий уральский паттерн смирения и послушания исключал возможность той артистической легкости и праздничности, к которой стремился юный Гриша Александров. Родительская история степенно научала: «Где родился, там и пригодился». Александров же видел себя и свое творчество вне родовой привязки, вне места, где ему по умолчанию отводилась роль продолжателя семейной традиции предпринимательского труда. Он желал совсем иных ролей, и Урал был на этом пути помехой не меньшей, чем факт его социального происхождения. Не случайно он отгораживался от родовой, как, впрочем, и от уральской истории мифическим псевдонимом Мормоненко, вошедшим во все энциклопедии советского периода на правах якобы настоящей его фамилии.
Когда я думаю о вышеозначенных сюжетах «бегства на Урал» и «бегства с Урала», переводя их в разряд библейских историй «обретения земли обетованной» и «исхода», когда пытаюсь проецировать на себя судьбу моей родной бабушки по маме и судьбу моего троюродного деда по отцу, я так и не нахожу ответа на вопрос «Что значит – жить на Урале?» Однако же я точно знаю, что даже переместись я завтра в иное, воистину созвучное моей душе место на этой планете, я не перестану мучиться этим вопросом, этой удивительной загадкой каменного места, где погибель и спасение веками – словно две стороны одной монеты.