Разрушив царскую империю, советская власть уже через двадцать лет вернула имперский стиль в архитектуру. Развалив советскую империю, мы снова тоскуем по имперскому стилю и пафосу, хотя в действительности никогда его не видели. Как крестьянское наследие предков мешает нам зайти в парадную дверь, что делает советскую гостиницу «Исеть» библейским сооружением и уместен ли имперский пафос в современном Екатеринбурге – об этом в интервью с профессором Леонидом Салминым.
– Нынче в разговорах о пластических искусствах и архитектуре то и дело всплывает тема возрождения имперского пафоса. В обыденном выражении это звучит примерно так: «Хватит делать дребедень! Верните классику!». Хотя те, кто настойчиво требуют возврата к классике, полагая ее атрибутом империи, сами настоящих империй уже не застали. Сколь бы ни хотелось вернуть былое имперское величие, сегодня не производится форм (в первую очередь, архитектурных), которые могли бы это величие предъявить. Вот, скажем, почему в Риме повсюду фонтаны? Потому что под палящим солнцем средней Италии хочется пить, и фонтаны как источники воды – символ щедрости высшей власти по отношению к подданным. Римская Империя была пронизана паутиной водоводов. Даже в отдаленных римских провинциях водопроводы тянулись на 15, а то и более, километров. Посмотрите, скажем, на потрясающий каменный акведук в Сеговии (Испания). Зачем нужно было строить это великолепие? Город небольшой, и воду, возможно, было бы проще возить. Но нет же, строится грандиозная двухуровневая аркада акведука. И это исключительно для того, чтобы создать памятник величию римской империи, чтобы в камне, языком архитектуры показать, что империя приходит и строит свою инфраструктуру навсегда.
– Римляне сознательно это делали?
– Безусловно! С точки зрения современной экономики – безумие. Но для Рима было принципиально важно, чтобы щедрость власти обретала архитектурный облик.
– А как конструктивизм являл щедрость власти?
– Классическая архитектура всегда обслуживала господствующий режим. В этом смысле конструктивизм тоже классическая архитектура. Взять, скажем здание Фабрики-кухни, позже ставшее дворцом культуры Уралмаша (Бульвар Культуры, 3). Оно построено в первой половине 30-х годов. Демократичный, минималистичный фасад, а внутри торжество классического пафоса, пафоса Империи. Над архитектурным проектом Фабрики-кухни работали главный архитектор Уралмаша Петр Оранский, автор знаменитой Белой башни Моисей Рейшер, а также архитекторы Валерий Парамонов и представитель немецкого архитектурного авангарда, выпускник Баухауса (прим.ред. – Высшая школа строительства в Германии, 1919-1933) Бела Шефлер. Можно лишь догадываться, кто из них привнес в проект интерьеров Фабрики откровенно классические ордерные детали – пилястры, большие декорированные двери, парадные лестницы и тому подобное. Огромные живописные полотна, украшающие лестничные входы на второй этаж и изображающие рабочих Уралмаша – деталь, указывающая на сакральную, почти храмовую функцию интерьера. Люди всего лишь пришли поесть, но поднимаются они по дорогим парадным лестницам. Они восходят, дабы вкусить щедрости власти. Простые религиозные люди, садясь обедать, произносят благодарственную молитву. Символически восхождение по такой лестнице в столовую или магазин – благодарственная молитва режиму и лично великому вождю.
– Вы живете в городке чекистов. Ощущается там имперский дух?
– До того, как оказаться в Городке чекистов, я успел пожить во всех поколениях екатеринбургских домов, включая «сталинки» и «хрущевки», и поэтому могу сравнивать. Несмотря на заниженные социальные стандарты жилья и весьма скромные площади квартир в городке чекистов, конструктивизм в целом – это все же довольно комфортно. Благодаря тому, что большинство конструктивистов имели классическое архитектурное образование и воспитывались на прекрасных исторических образцах, они понимали, что над головой у человека должно быть достаточное пространство, так что у нас высокие потолки. В домах Госпромурала (проспект Ленина, 52) есть двухуровневые квартиры – тоже интересное решение с большим вниманием к вертикальному измерению. Так что, пусть и не дворцового размаха, но некий след имперства в пространстве конструктивизма все же присутствует.
– Там есть еще более любопытная интрига – репутация бывших жильцов. Есть люди, которые считают святотатством жить в этих квартирах, зная их неоднозначную историю.
– Мой прадед, екатеринбургский юрист, сын священника, в 1938 году в числе 295-ти человек, приговоренных чрезвычайной тройкой по сфабрикованному делу, был расстрелян на тринадцатом километре Московского тракта. Мне ли не понимать, что в этом конструктивистском квартале жили чекисты – в том числе те, кто приходил с обысками, арестовывал, увозил, пытал и расстреливал. Успокаивает лишь, что в 14-м корпусе, где я живу, жили не сами чекисты, а обслуга городка – врачи, работники детсада, кухни. Я не экстрасенс и не знаю, как объяснить такую загадочную материю, как «дурная аура помещения», но я всегда обостренно чувствую пространство и ощущаю место, где я живу, как вполне благополучное. Вряд ли пространство несет ответственность за тех, кто успел в нем жить.
– Если вернуться к широким жестам власти, то сталинская архитектура выглядит щедрее конструктивизма.
– Да, особенно в Москве. В Свердловске не было такого оголтелого империализма, как в столице. Очевидно явленное, например, в архитектуре московских высоток, у нас имперство прижилось в очень скромном варианте, ведь здесь не жила советская элита. Мы были закрытым индустриальным городом с тяжелыми промышленными производствами, и это определяло внутренний уклад и стандарты комфорта. Город – солдат государства, а его население – винтики коммунистической машины. «Винтики» знали: светлое будущее далеко, а они его своим трудовым героизмом потихоньку приближают. Человек добровольно становился жертвой, приносимой на алтарь светлого будущего. Философия подвига у жителя закрытого города проста: если не кидаешься под танк или на амбразуру, хотя бы живи скромно. Твой подвиг – не хапать лишнего. Насаждаемая философия аскетизма и скромности по сути была идеологическим декорированием фасада реальной бедности и нищеты.
– А скромных проще впечатлить. Лестницу пошире и повыше, и уже народом считывается имперский стиль.
– Конечно. Взять хотя бы лестничные сходы с портика Главного корпуса УрФУ. уже несколько десятилетий они зашиты железом. А ведь идея архитекторов была следующая: из трехсветного колонного зала люди выходят на балкон с видом на главный проспект, созерцают торжественную перспективу главной городской оси, а потом живой людской поток, раздвоившись, стекает по двум лестницам, чтобы вновь соединиться на площади перед портиком и устремиться далее, в город. Однако в реальности все не так: парадные лестницы закрыты, люди спускаются в цокольный этаж и выходят оттуда на улицу через обычные двери. Имперский жест не может осуществиться там, где империя фиктивна, где она сконструирована победившим плебсом. Входить и выходить через парадную – наследственная привычка аристократа. Маргинальному горожанину, у которого семь поколений деревенских предков ходили по нужде на двор, нелегко сделать шаг в парадную, ему там неловко. Он предпочтет пользоваться черным ходом. И это закрепляется как норма.
– Раз щедрый подарок в виде роскошной лестницы не принят, то и имперство не состоялось?
– А оно почти нигде не прижилось и не состоялось. Имперство существовало в виде идеи, сказки, мифа, а воплощали его в жизнь конкретные люди. Те, кому хватало высоты жилого помещения в 2,5 метра.
– Получается, что власть хотела щедрость проявить, но люди не принимали?
– Нет, просто власть ведь, преимущественно, тоже состояла из горожан в первом поколении, из сместившего патрициев плебса, с тем же, что у их предков, опытом нищеты. Люди попадали во власть через новые, постреволюционные социальные лифты, но если разбираться в истории конкретных взлетов на властные вершины, то это зачастую просто ужас. Социальным лифтом могло стать, скажем, активное участие в грабежах или насилии.
Исходный смысл имперского жеста считывала и понимала наследственная аристократия, но с ее уходом с исторической сцены имперство осталось декорацией, смысл которой уже не постигала ни власть, ни народ. Слишком быстрый переход разрушил процесс наследования форм. Уже через пару десятилетий революционной аскезы власть вернулась к имперскому языку самопрезентации и стала экспроприировать для своих нужд формы, наработанные империями прошлого: «Что там эти правители, которых мы скинули, делали до нас? Каким языком разговаривали? Как себя подавали? О! Вот, что у них было! Будем делать так же!». И начиналось воспроизводство прочитанной на свой лад пластической лексики Рима или французского абсолютизма.
– Уместен ли имперский стиль в современной архитектуре?
– Думаю, сегодня имперское может быть лишь предметом исследования, иронии или игры. Европейцы пережили постмодернистскую революцию по отношению к культуре и поэтому достаточно ироничны в отношении темы современной Империи. Ну, какая нынче возможна Империя? Разве только вот такая – игровая, декоративная, с театрализацией и хулиганствами. Мой любимый постмодернистский архитектор Альдо Росси в 80-е годы прошлого века спроектировал кофейник в виде башенки с куполочком. Ставишь его на стол – и стол становится городской площадью, местом общественного и политического единства городского социума. Вот во что играл интеллектуал Альдо Росси! Как архитектор он чувствовал связь между бытовой ерундой – что мы сидим и пьем кофе – и тем, что происходит с городом, страной. Итальянцы выросли среди исторических толщ непрерывного архитектурного наследия, и игра в смыслы пространства у них в крови. Кризис современной архитектуры как раз в том, что она не умеет выразить соотношение большого и малого, государства и личности, общества и семьи.
– Современные небоскребы – это про имперство?
– Это редуцированные мотивы темы башни, которые в нашем городе заданы еще конструктивизмом. Взять хотя бы главное здание Городка чекистов – гостиницу «Исеть»: осознанно это сделано или нет, но в очертаниях башни ощущается перекличка с вавилонской башней, к примеру, в иконографии Брейгеля – широкой и приземистой. Брейгелевское обращение к сюжету вавилонской башни понятно, а вот советское надо объяснять. По библейскому сюжету Вавилонская башня не завершена – Бог, по известным причинам, воспрепятствовал. А советская вавилонская башня ищет завершения, ибо Бог советским человеком отвергнут и побежден. В гостинице «Исеть» сохраняется верная брейгелевской иконографии незавершенность. Но если посмотреть проект самой главной башни советского режима – Дворца Советов, то она имеет завершение в виде фигуры бога коммунистической цивилизации – Ленина. Другое дело, что библейский архетип сильнее имперских амбиций даже такого режима, как сталинский СССР. По каковой причине, как мне кажется, Дворец Советов так и не был построен.
На уровне подсознания любая башня оживляет библейскую тему вавилонского сооружения. Во многом именно по этой мифологической и историко-психологической причине местные предприниматели – люди чрезвычайно амбициозные – строят небоскребы. И это, конечно, совершенно узнаваемая амбициозность строителей вавилонской башни – возвести архитектурную вертикаль до неба, дотянуться до Бога, устроиться рядом с ним и, наконец-то, поговорить на равных.
Ностальгия по Империи, этот комплекс утраченного величия, то и дело стремится выразиться в общепонятном образе. Однако получается плохо. Мы же видим, как беспомощен в наши дни даже такой грандиозный символический фантом как «Вертикаль власти»…
– Нынче в разговорах о пластических искусствах и архитектуре то и дело всплывает тема возрождения имперского пафоса. В обыденном выражении это звучит примерно так: «Хватит делать дребедень! Верните классику!». Хотя те, кто настойчиво требуют возврата к классике, полагая ее атрибутом империи, сами настоящих империй уже не застали. Сколь бы ни хотелось вернуть былое имперское величие, сегодня не производится форм (в первую очередь, архитектурных), которые могли бы это величие предъявить. Вот, скажем, почему в Риме повсюду фонтаны? Потому что под палящим солнцем средней Италии хочется пить, и фонтаны как источники воды – символ щедрости высшей власти по отношению к подданным. Римская Империя была пронизана паутиной водоводов. Даже в отдаленных римских провинциях водопроводы тянулись на 15, а то и более, километров. Посмотрите, скажем, на потрясающий каменный акведук в Сеговии (Испания). Зачем нужно было строить это великолепие? Город небольшой, и воду, возможно, было бы проще возить. Но нет же, строится грандиозная двухуровневая аркада акведука. И это исключительно для того, чтобы создать памятник величию римской империи, чтобы в камне, языком архитектуры показать, что империя приходит и строит свою инфраструктуру навсегда.
– Римляне сознательно это делали?
– Безусловно! С точки зрения современной экономики – безумие. Но для Рима было принципиально важно, чтобы щедрость власти обретала архитектурный облик.
– А как конструктивизм являл щедрость власти?
– Классическая архитектура всегда обслуживала господствующий режим. В этом смысле конструктивизм тоже классическая архитектура. Взять, скажем здание Фабрики-кухни, позже ставшее дворцом культуры Уралмаша (Бульвар Культуры, 3). Оно построено в первой половине 30-х годов. Демократичный, минималистичный фасад, а внутри торжество классического пафоса, пафоса Империи. Над архитектурным проектом Фабрики-кухни работали главный архитектор Уралмаша Петр Оранский, автор знаменитой Белой башни Моисей Рейшер, а также архитекторы Валерий Парамонов и представитель немецкого архитектурного авангарда, выпускник Баухауса (прим.ред. – Высшая школа строительства в Германии, 1919-1933) Бела Шефлер. Можно лишь догадываться, кто из них привнес в проект интерьеров Фабрики откровенно классические ордерные детали – пилястры, большие декорированные двери, парадные лестницы и тому подобное. Огромные живописные полотна, украшающие лестничные входы на второй этаж и изображающие рабочих Уралмаша – деталь, указывающая на сакральную, почти храмовую функцию интерьера. Люди всего лишь пришли поесть, но поднимаются они по дорогим парадным лестницам. Они восходят, дабы вкусить щедрости власти. Простые религиозные люди, садясь обедать, произносят благодарственную молитву. Символически восхождение по такой лестнице в столовую или магазин – благодарственная молитва режиму и лично великому вождю.
– Вы живете в городке чекистов. Ощущается там имперский дух?
– До того, как оказаться в Городке чекистов, я успел пожить во всех поколениях екатеринбургских домов, включая «сталинки» и «хрущевки», и поэтому могу сравнивать. Несмотря на заниженные социальные стандарты жилья и весьма скромные площади квартир в городке чекистов, конструктивизм в целом – это все же довольно комфортно. Благодаря тому, что большинство конструктивистов имели классическое архитектурное образование и воспитывались на прекрасных исторических образцах, они понимали, что над головой у человека должно быть достаточное пространство, так что у нас высокие потолки. В домах Госпромурала (проспект Ленина, 52) есть двухуровневые квартиры – тоже интересное решение с большим вниманием к вертикальному измерению. Так что, пусть и не дворцового размаха, но некий след имперства в пространстве конструктивизма все же присутствует.
– Там есть еще более любопытная интрига – репутация бывших жильцов. Есть люди, которые считают святотатством жить в этих квартирах, зная их неоднозначную историю.
– Мой прадед, екатеринбургский юрист, сын священника, в 1938 году в числе 295-ти человек, приговоренных чрезвычайной тройкой по сфабрикованному делу, был расстрелян на тринадцатом километре Московского тракта. Мне ли не понимать, что в этом конструктивистском квартале жили чекисты – в том числе те, кто приходил с обысками, арестовывал, увозил, пытал и расстреливал. Успокаивает лишь, что в 14-м корпусе, где я живу, жили не сами чекисты, а обслуга городка – врачи, работники детсада, кухни. Я не экстрасенс и не знаю, как объяснить такую загадочную материю, как «дурная аура помещения», но я всегда обостренно чувствую пространство и ощущаю место, где я живу, как вполне благополучное. Вряд ли пространство несет ответственность за тех, кто успел в нем жить.
– Если вернуться к широким жестам власти, то сталинская архитектура выглядит щедрее конструктивизма.
– Да, особенно в Москве. В Свердловске не было такого оголтелого империализма, как в столице. Очевидно явленное, например, в архитектуре московских высоток, у нас имперство прижилось в очень скромном варианте, ведь здесь не жила советская элита. Мы были закрытым индустриальным городом с тяжелыми промышленными производствами, и это определяло внутренний уклад и стандарты комфорта. Город – солдат государства, а его население – винтики коммунистической машины. «Винтики» знали: светлое будущее далеко, а они его своим трудовым героизмом потихоньку приближают. Человек добровольно становился жертвой, приносимой на алтарь светлого будущего. Философия подвига у жителя закрытого города проста: если не кидаешься под танк или на амбразуру, хотя бы живи скромно. Твой подвиг – не хапать лишнего. Насаждаемая философия аскетизма и скромности по сути была идеологическим декорированием фасада реальной бедности и нищеты.
– А скромных проще впечатлить. Лестницу пошире и повыше, и уже народом считывается имперский стиль.
– Конечно. Взять хотя бы лестничные сходы с портика Главного корпуса УрФУ. уже несколько десятилетий они зашиты железом. А ведь идея архитекторов была следующая: из трехсветного колонного зала люди выходят на балкон с видом на главный проспект, созерцают торжественную перспективу главной городской оси, а потом живой людской поток, раздвоившись, стекает по двум лестницам, чтобы вновь соединиться на площади перед портиком и устремиться далее, в город. Однако в реальности все не так: парадные лестницы закрыты, люди спускаются в цокольный этаж и выходят оттуда на улицу через обычные двери. Имперский жест не может осуществиться там, где империя фиктивна, где она сконструирована победившим плебсом. Входить и выходить через парадную – наследственная привычка аристократа. Маргинальному горожанину, у которого семь поколений деревенских предков ходили по нужде на двор, нелегко сделать шаг в парадную, ему там неловко. Он предпочтет пользоваться черным ходом. И это закрепляется как норма.
– Раз щедрый подарок в виде роскошной лестницы не принят, то и имперство не состоялось?
– А оно почти нигде не прижилось и не состоялось. Имперство существовало в виде идеи, сказки, мифа, а воплощали его в жизнь конкретные люди. Те, кому хватало высоты жилого помещения в 2,5 метра.
– Получается, что власть хотела щедрость проявить, но люди не принимали?
– Нет, просто власть ведь, преимущественно, тоже состояла из горожан в первом поколении, из сместившего патрициев плебса, с тем же, что у их предков, опытом нищеты. Люди попадали во власть через новые, постреволюционные социальные лифты, но если разбираться в истории конкретных взлетов на властные вершины, то это зачастую просто ужас. Социальным лифтом могло стать, скажем, активное участие в грабежах или насилии.
Исходный смысл имперского жеста считывала и понимала наследственная аристократия, но с ее уходом с исторической сцены имперство осталось декорацией, смысл которой уже не постигала ни власть, ни народ. Слишком быстрый переход разрушил процесс наследования форм. Уже через пару десятилетий революционной аскезы власть вернулась к имперскому языку самопрезентации и стала экспроприировать для своих нужд формы, наработанные империями прошлого: «Что там эти правители, которых мы скинули, делали до нас? Каким языком разговаривали? Как себя подавали? О! Вот, что у них было! Будем делать так же!». И начиналось воспроизводство прочитанной на свой лад пластической лексики Рима или французского абсолютизма.
– Уместен ли имперский стиль в современной архитектуре?
– Думаю, сегодня имперское может быть лишь предметом исследования, иронии или игры. Европейцы пережили постмодернистскую революцию по отношению к культуре и поэтому достаточно ироничны в отношении темы современной Империи. Ну, какая нынче возможна Империя? Разве только вот такая – игровая, декоративная, с театрализацией и хулиганствами. Мой любимый постмодернистский архитектор Альдо Росси в 80-е годы прошлого века спроектировал кофейник в виде башенки с куполочком. Ставишь его на стол – и стол становится городской площадью, местом общественного и политического единства городского социума. Вот во что играл интеллектуал Альдо Росси! Как архитектор он чувствовал связь между бытовой ерундой – что мы сидим и пьем кофе – и тем, что происходит с городом, страной. Итальянцы выросли среди исторических толщ непрерывного архитектурного наследия, и игра в смыслы пространства у них в крови. Кризис современной архитектуры как раз в том, что она не умеет выразить соотношение большого и малого, государства и личности, общества и семьи.
– Современные небоскребы – это про имперство?
– Это редуцированные мотивы темы башни, которые в нашем городе заданы еще конструктивизмом. Взять хотя бы главное здание Городка чекистов – гостиницу «Исеть»: осознанно это сделано или нет, но в очертаниях башни ощущается перекличка с вавилонской башней, к примеру, в иконографии Брейгеля – широкой и приземистой. Брейгелевское обращение к сюжету вавилонской башни понятно, а вот советское надо объяснять. По библейскому сюжету Вавилонская башня не завершена – Бог, по известным причинам, воспрепятствовал. А советская вавилонская башня ищет завершения, ибо Бог советским человеком отвергнут и побежден. В гостинице «Исеть» сохраняется верная брейгелевской иконографии незавершенность. Но если посмотреть проект самой главной башни советского режима – Дворца Советов, то она имеет завершение в виде фигуры бога коммунистической цивилизации – Ленина. Другое дело, что библейский архетип сильнее имперских амбиций даже такого режима, как сталинский СССР. По каковой причине, как мне кажется, Дворец Советов так и не был построен.
На уровне подсознания любая башня оживляет библейскую тему вавилонского сооружения. Во многом именно по этой мифологической и историко-психологической причине местные предприниматели – люди чрезвычайно амбициозные – строят небоскребы. И это, конечно, совершенно узнаваемая амбициозность строителей вавилонской башни – возвести архитектурную вертикаль до неба, дотянуться до Бога, устроиться рядом с ним и, наконец-то, поговорить на равных.
Ностальгия по Империи, этот комплекс утраченного величия, то и дело стремится выразиться в общепонятном образе. Однако получается плохо. Мы же видим, как беспомощен в наши дни даже такой грандиозный символический фантом как «Вертикаль власти»…
Городок чекистов, © Митрохина Марина