Гламурный дискурс, привлекающий нынче широкое внимание гуманитарного научного сообщества, многослойностью своей внешней формы напоминает кочан капусты - с той лишь разницей, что внутри кочана капусты мы обнаружим твердую сердцевину, попросту именуемую «кочерыжкой» и исторически связывающую кочан с корнем и почвой, на которой сия капуста произросла, тогда как под наслоениями гламурного дискурса мы обнаружим пустоту. И хотя корень «пуст» слышится нам скорее в слове «капуста», подлинная пустота все же принадлежит культуре гламура.
Внутренняя пустота – ключевая особенность глобального гламурного дискурса. От всего тела культуры гламур и гламурность востребуют, прежде всего, семиотическую поверхность, причем категорически отчужденную от всего внутреннего, корневого, родового, исторического, индивидуального. Посему главное в гламурном дискурсе – визуализация, возможность ограничить восприятие внешней отражающей поверхностью предметов. При всей беспрецедентной эксплуатации образов человеческого тела и телесности вообще, при всей артикулированной сексуальности (в рамках тотального гламурного текста) сам по себе гламур бежит от тела. Реальное тело как важнейший полюс человеческой идентичности абсолютно чуждо гламурному взгляду на мир. В культуре гламура его место занимают отполированные до гипнотического блеска квазителесные призраки, симулякры, питающиеся не горячей, живой кровью конкретного человеческого сердца, а холодной, невидимой кровью внешних коммуникаций.
Именно разнообразные оптические фантомы, в первую очередь, формируют зачаровывающий мир гламура. Этим объясняется гипертрофированно огромная роль моды в современной жизни. Речь идет обо всех доступных сегодня методах образного синтеза гламурного сверхчеловека, обо всем арсенале средств его визуальной репрезентации – от косметических и фитнесс-технологий до дизайна одежды и ювелирных украшений.
В ходе гламуризации, в процессе повсеместного «овнешнения» культуры человеческого общения ювелирному искусству принадлежит особая роль. На протяжении тысячелетий ювелирные вещи участвовали в различных видах культурных коммуникаций: оформляли сложнейшие структуры религиозных ритуалов, служили знаками различия на лестницах социальных иерархий, выступали своеобразными «концентраторами» культурных содержаний, эстетических ценностей, эзотерических смыслов. Пребывая на вечно изменяющейся границе человеческого тела и окружающего пространства, ювелирные артефакты, как никакие другие, аккумулировали энергию жизни и отношений человека с миром. Они служили драгоценными «точками перехода», своеобразными символическими терминалами между макро- и микрокосмом. Они обнаруживали не просто большое в малом, скорее – сверхогромное в сверхмикроскопическом.
Выстраивая языком пластических форм категориальные отношения «Я и Бесконечность» или «Тело и Мир», мастерство ювелирной миниатюры разворачивалось гораздо более как философский дискурс (если не сказать – теологический), нежели как дискурс эстетический. Особенно важна внутренняя наполненность ювелирного дискурса. Ювелирная вещь, зачастую концентрируя в малом объеме огромную ценность, всегда связана одновременно с разграничениями и с инверсиями, внешнего и внутреннего - то есть с со-бытием того, что обращено вовне, к другому человеку, и того, что обращено внутрь, к самому себе. Однако очевидно, что для любого вектора этого со-бытия ювелирное пространство строится как не терпящее пустоты. Более того, наполненность малого большим как бы уравнивает все элементы и все величины этого мира в правах на содержательную полноту и утверждает особый императив «высшего присутствия».
Для сегодняшнего опыта сотворения гламурного андроида, сочетающего в себе одновременно все вожделенные ценности (красоту, успешность, силу, богатство и т.п.) дорогая ювелирная вещь служит идеальной моделью. Однако из всей внутренней полноты ювелирной вещи гламур выхватывает лишь то, что может быть исчислено и обращено вовне. И как некогда философия и этика ювелирного творения незаметно заместились автономной эстетической ценностью, так в наши дни эстетическая ценность заместилась рыночной стоимостью. Бриллиант величиной не крупней горошины концентрирует в своем скромном нутре поистине огромный объем стоимости. Сегодня это главный и зачастую единственный мотив его привлекательности. В сегодняшнем гламурном дискурсе ювелирная драгоценность актуализуется почти исключительно как образ сверхконцентрированного богатства.
Умберто Эко посвятил целое исследование истории поисков и попыток создания совершенного языка в европейской культуре – от мифологического языка Адама до Эсперанто. Анализируя историю развития ювелирных вещей, нельзя уйти от мысли, что это тоже история поиска совершенного языка, но только в формах вполне материальных творений. Однако если в вербальной среде идеал языка так и остался лингвистической утопией, то в предметно-символической среде ювелирных артефактов подобие совершенного языка все же было создано. За многие века своего развития ювелирному искусству удалось построить собственную «благородную риторику», разработать и практически утвердить собственную лексику, символику и стилистику.
Ювелирная культура столетиями «разговаривала» высоким слогом о высоких ценностях. Это высокое самопозиционирование ювелирного искусства в семиотическом пространстве цивилизации было как бы спроецировано на ткань гламурного дискурса. В результате возникло новое состояние ювелирной культуры: сохранив внешние формы пластического языка, она почти мгновенно стала важнейшим атрибутом гламура.
Глянцевые журналы, продвигающие «передовые стандарты» общества потребления полны эффектно лакированных образов ювелирных драгоценностей (увы, в подаче таких «приятных мелочей» жизни гламур удручающе однообразен). Разумеется, для подавляющего большинства населения эти образы никогда не перейдут из виртуального пространства ретушированных до противоестественного блеска полиграфических фантомов в реальное пространство телесных вещей. А значит, заключенный в контекст гламурного дискурса язык ювелирного художества вопреки собственной природе рискует стать тем жутким языком пустоты, на котором уместно разговаривать разве что на тему «Я и Ничто».
Внутренняя пустота – ключевая особенность глобального гламурного дискурса. От всего тела культуры гламур и гламурность востребуют, прежде всего, семиотическую поверхность, причем категорически отчужденную от всего внутреннего, корневого, родового, исторического, индивидуального. Посему главное в гламурном дискурсе – визуализация, возможность ограничить восприятие внешней отражающей поверхностью предметов. При всей беспрецедентной эксплуатации образов человеческого тела и телесности вообще, при всей артикулированной сексуальности (в рамках тотального гламурного текста) сам по себе гламур бежит от тела. Реальное тело как важнейший полюс человеческой идентичности абсолютно чуждо гламурному взгляду на мир. В культуре гламура его место занимают отполированные до гипнотического блеска квазителесные призраки, симулякры, питающиеся не горячей, живой кровью конкретного человеческого сердца, а холодной, невидимой кровью внешних коммуникаций.
Именно разнообразные оптические фантомы, в первую очередь, формируют зачаровывающий мир гламура. Этим объясняется гипертрофированно огромная роль моды в современной жизни. Речь идет обо всех доступных сегодня методах образного синтеза гламурного сверхчеловека, обо всем арсенале средств его визуальной репрезентации – от косметических и фитнесс-технологий до дизайна одежды и ювелирных украшений.
В ходе гламуризации, в процессе повсеместного «овнешнения» культуры человеческого общения ювелирному искусству принадлежит особая роль. На протяжении тысячелетий ювелирные вещи участвовали в различных видах культурных коммуникаций: оформляли сложнейшие структуры религиозных ритуалов, служили знаками различия на лестницах социальных иерархий, выступали своеобразными «концентраторами» культурных содержаний, эстетических ценностей, эзотерических смыслов. Пребывая на вечно изменяющейся границе человеческого тела и окружающего пространства, ювелирные артефакты, как никакие другие, аккумулировали энергию жизни и отношений человека с миром. Они служили драгоценными «точками перехода», своеобразными символическими терминалами между макро- и микрокосмом. Они обнаруживали не просто большое в малом, скорее – сверхогромное в сверхмикроскопическом.
Выстраивая языком пластических форм категориальные отношения «Я и Бесконечность» или «Тело и Мир», мастерство ювелирной миниатюры разворачивалось гораздо более как философский дискурс (если не сказать – теологический), нежели как дискурс эстетический. Особенно важна внутренняя наполненность ювелирного дискурса. Ювелирная вещь, зачастую концентрируя в малом объеме огромную ценность, всегда связана одновременно с разграничениями и с инверсиями, внешнего и внутреннего - то есть с со-бытием того, что обращено вовне, к другому человеку, и того, что обращено внутрь, к самому себе. Однако очевидно, что для любого вектора этого со-бытия ювелирное пространство строится как не терпящее пустоты. Более того, наполненность малого большим как бы уравнивает все элементы и все величины этого мира в правах на содержательную полноту и утверждает особый императив «высшего присутствия».
Для сегодняшнего опыта сотворения гламурного андроида, сочетающего в себе одновременно все вожделенные ценности (красоту, успешность, силу, богатство и т.п.) дорогая ювелирная вещь служит идеальной моделью. Однако из всей внутренней полноты ювелирной вещи гламур выхватывает лишь то, что может быть исчислено и обращено вовне. И как некогда философия и этика ювелирного творения незаметно заместились автономной эстетической ценностью, так в наши дни эстетическая ценность заместилась рыночной стоимостью. Бриллиант величиной не крупней горошины концентрирует в своем скромном нутре поистине огромный объем стоимости. Сегодня это главный и зачастую единственный мотив его привлекательности. В сегодняшнем гламурном дискурсе ювелирная драгоценность актуализуется почти исключительно как образ сверхконцентрированного богатства.
Умберто Эко посвятил целое исследование истории поисков и попыток создания совершенного языка в европейской культуре – от мифологического языка Адама до Эсперанто. Анализируя историю развития ювелирных вещей, нельзя уйти от мысли, что это тоже история поиска совершенного языка, но только в формах вполне материальных творений. Однако если в вербальной среде идеал языка так и остался лингвистической утопией, то в предметно-символической среде ювелирных артефактов подобие совершенного языка все же было создано. За многие века своего развития ювелирному искусству удалось построить собственную «благородную риторику», разработать и практически утвердить собственную лексику, символику и стилистику.
Ювелирная культура столетиями «разговаривала» высоким слогом о высоких ценностях. Это высокое самопозиционирование ювелирного искусства в семиотическом пространстве цивилизации было как бы спроецировано на ткань гламурного дискурса. В результате возникло новое состояние ювелирной культуры: сохранив внешние формы пластического языка, она почти мгновенно стала важнейшим атрибутом гламура.
Глянцевые журналы, продвигающие «передовые стандарты» общества потребления полны эффектно лакированных образов ювелирных драгоценностей (увы, в подаче таких «приятных мелочей» жизни гламур удручающе однообразен). Разумеется, для подавляющего большинства населения эти образы никогда не перейдут из виртуального пространства ретушированных до противоестественного блеска полиграфических фантомов в реальное пространство телесных вещей. А значит, заключенный в контекст гламурного дискурса язык ювелирного художества вопреки собственной природе рискует стать тем жутким языком пустоты, на котором уместно разговаривать разве что на тему «Я и Ничто».